Творчество наших читателей. «СПЕЦИАЛЬНЫЙ РЕПОРТАЖ»
Походку сделал намеренно столично-развязную, многозначительно поулыбался проводнице и зашел в купе, где - вот удача - оказался один: только зеленый среднерусский пейзаж, потертый коричневый дерматин и он - Виктор Сливкин.
Если спросить у многочисленных знакомых, кто он таков, каждый наверняка протянул бы: «О-о-о, Сливкин - это Сливкин». Крупный и ввысь и, все заметнее, вширь, с аккуратным, почти девичьим носом и всегда чуть приоткрытым ртом, что придавало ему вид слегка придурковатый, но в то же время по-детски удивленный и трогательный.
Род занятий Сливкина выдавали глаза: маленькие, цепкие и насмешливые, они как бы отдельно от остального лица неустанно рыскали в поиске темы и чего-нибудь съестного. Сливкин был журналист. «N-ский вестник», где он уже лет пять значился редактором отдела «Общество и культура», выходил еженедельно по вторникам в восемь полос тиражом мизерным, но достаточным, чтобы лежать в каждой приемной N-ской мэрии и раз в год получать финансирование по статье «Развитие региональных печатных СМИ».
Ворчливо посвистывая и по-стариковски останавливаясь передохнуть, поезд вез неунывающего Сливкина в Москву на интервью с уроженцем родного края, который сколотил сомнительный, но крупный капитал и на склоне лет жертвовал его на поддержание всего, что звучало вычурно и благородно. Это то, что знала редакция. Командированный же знал, что щедрый уроженец от встречи отказался, но в Москве его, Сливкина, ждала Татка, сокурсница по N-скому пединституту. Во времена молодости и очаровательной смешливости Татка удачно прицепилась к какому-то пиджаку с аляповатым галстуком и уехала с ним в Москву. Пиджак оказался мужчиной порядочным и редко докучал жене своим присутствием, посылая с заграничных пляжей неизменное сообщение: «На совещ-и, котик. Не скуч.» И она не скучала.
План Сливкина был такой. Три дня из четырех командировочных можно смело бросить в огонь возвышающей страсти, пьяных споров, шумных кабаков, ночных бульваров, где Сливкин неизменно затянет «Прощайте, скалистые горы!» и вместо последнего куплета плюхнется на колено, начав с надрывом декламировать Есенина. Все это Виктор представлял себе очень хорошо. В отличие от последнего неполного дня, когда он должен будет найти злободневную тему и привезти ее редактору N-ского вестника, по меньшей мере, на трех страницах патриотичного текста о нравах и вкусах столичной публики. Так, мол, и так, Вероника Михална, интервью сорвалось по независящим причинам, но вот - не ел, не спал, много думал и добыл для вас этот аленький цветочек, достойный центрального разворота, а даже, я бы сказал, и первой полосы.
В Москве Сливкин тянул время, как мог. По второму и третьему кругу прощался со скалистыми горами и падал на колено, и поминал золотую отговорившую рощу, но три счастливых дня скоропостижно скончались вместе с дорогим алкоголем из квартиры благородного пиджака. Утром четвертого дня голова Сливкина напоминала значительно раздутый воздушный шар, о стенки которого по очереди стукались три фразы: «Пить - никогда», «Жениться - никогда» и зачем-то «Нужны деньги - звони! 2-12-85-03». С достоинством, свойственным истинно страдающему человеку, Сливкин доставил себя на лавку у пруда. До поезда оставалось 8 часов.
В языке есть много пугающих слов. Есть многозначительное «один человек» и намекающее «последствия». Есть туманное «неудовлетворительно» и приговаривающее «приступить к осуществлению». Есть угрожающее «ушла на обед» и бескомпромиссное «не положено». Есть рапортующее «по данному факту» и неоспоримое «потому что». Но ни одно из них не сравнится с маленьким, коварным местоимением «что-нибудь». «Зайди в магазин, возьми что-нибудь. - Что? - Ну, что-нибудь». «Расскажите что-нибудь забавное. - Например? - Да, что-нибудь». Такие просьбы только притворяются деликатными и дарящими свободу. На самом деле они приговаривают ответчика к проигрышу. Стоит только сказать и сделать, как «что-нибудь» растворяется, утекает, хитро подмигивает и оставляет вместо себя конкретное и скучное «это».
Сливкину предстояло написать «что-нибудь». Поверх пруда величественно плыл ярко-синий пакет, на соседней лавке, зажав в руке мандарин, храпел мужчина в трусах, красивая мать наклонялась к красивому ребенку: «Больше я тебя никуда не возьму, понял!». Мучительно думал Сливкин о судьбах родины, стараясь нащупать тему, по возможности, вечную и философскую, но достаточно скандальную и быструю в исполнении.
«Уроженец N-ска стал жертвой квартирных аферистов в Москве!» Нет, не годится. Отделом криминала в газете заведует мерзкий Борисенко - докопается, потребует фамилию героя, и потом - про обеспеченность квартирами сейчас хотят что-то положительное…
«Молодые москвички едут рожать в N-ск!» Вот это хорошо, это сильно. Про природу там, и поддержку от мэрии… С другой стороны, рождаемость - вопрос федеральный, решат еще, что мы против рождаемости в других регионах. Это ни к чему.
«Экологи из N-ска обеспокоены замусоренностью Москвы!» А что. Про экологию - это можно. Только тут вроде как катим бочку на центр, насчет этого и из мэрии позвонить могут. Политика.
Славка! Ну точно, Славка Школьников, давний товарищ, заделавшийся в столице каким-то модным гуру по семейным отношениям. Вот у кого точно историй навалом.
Школьников ответил тихо и как-то конфузливо: «Я что делаю? Квартиру ищу. Меня жена из дома выгнала. Приезжай, расскажу».
С последней встречи Вячеслав полысел, как-то посерел и раздался, словно решив развязаться со Школьниковым и стать Пенсионеровым. Перед подъездом он спрятал фляжку с коньяком за пазуху и зачем-то наставительно сообщил Сливкину: «Вот, Витя, хороший вариант проживания в столице. Далековато от метро, конечно, зато без комиссии».
Дверь им открыл большой человек с большой волосатой грудью, задрапированной большим бордовым халатом. Все вдруг почувствовали неловкость оттого, что такая выдающаяся грудь заперта в такой заурядной квартирке.
- А я певец, да-с, редчайший баритон, милейший. Вот висит моя бабушка, певица, следом сын ее внебрачный, тоже певец, потом моя супруга, пропади она про... Кх…Здесь также и дядя мой, вот кто талант, сейчас в тюрьме сидит. Ну, это не важно. Уезжаю на стажировку в Ла Скала, в связи с чем, прошу-с обратить внимание, прекрасные апартаменты к вашим услугам…
Школьников-Пенсионеров поклонился портретам преувеличенно заискивающе и даже пару раз сказал «здрасти». А потом попросился в туалет.
Сливкин уже прослушал арию из Пуччини, потом - из Верди, затем что-то с совсем уж выдающимся «Ааааа!», которое певец все силился проглотить, и потому выпучивал глаза и размахивал руками. Через полчаса Виктор аккуратно постучал в дверь уборной и обнаружил ее незапертой. Товарищ его лежал в ванной, прижимая руку к груди с потайным коньяком и мелко посвистывая. Певец долго и оценивающе вслушивался, после чего однозначно признал наличие у Школьникова музыкальных способностей и торжественно подарил свою пластинку. Школьников собрался произнести «премного благодарствую», но после «премно…» вдруг решительно устал, запутался и значительно добавил «… ствую». До поезда оставалось 3 часа.
Сливкин решил ехать прямо на вокзал. Не может быть, чтобы в таком паршивом месте не нашлось какой-нибудь приличной истории.
- Милок, помоги ради Христа…
- Ради Христа - это можно, бабуля, отчего же не помочь… А как же вы на паперти оказались?
Старушка пересчитала сливкинские червонцы, и, найдя их число неудовлетворительным, заунывно затянула: «Да я ведь не здешняя, милок, из N-ска, молодая была, как ты, приехала, в бараке заводском жила, да он сгорел… помоги, ради Христа…»
Сливкин потянулся за новыми монетами, которые бабка заглатывала, как игровой автомат, и тогда только продолжала жаловаться.
- Завод закрылся, а я ведь с маленьким дитем была, милок, да там уж и без разбора за любую копеечку хваталась… Тогда и стала я девкой гулящей, прости мя, святый Боже, святый грешный… Да ты купюрами давай, что мне твои монеты, цены-то - сам знаешь… Ну а потом и под поезд попала из-за черных-то людей, не хожу уж 20 лет как, милок, а ведь деток-то не успела я нажить, одна я на всем белом свете, одна, как сейчас вижу, милок, бегу я по родному N-ску девчонкой еще молодой, как ты вот…
Сливкин уже не слушал бабку. Отчетливо возвышался над ее головой заголовок: «Блудная дочь N-ска вернулась на родину с покаянием». Там еще что-нибудь про помощь обездоленным, здравоохранение подтянуть, в жилищном департаменте комментарий дадут сразу, а если еще и местного попа туда втиснуть… Потом исчез заголовок, расступилась вокзальная площадь и сквозь туман откуда-то сверху протягивал ему, Сливкину, руку губернатор и награждал, и ругал подчиненных, что такой замечательный специалист до сих пор у нас не отмечен и не выдвинут на повышение.
- Севрюкова! Ты мне вчера клялась, что больше тебя здесь не увижу!
Неходячая бабка в секунду вскочила, подхватила юбку и побежала с такой скоростью, будто она не бабка вовсе, а дорогая иномарка и почти что новая.
- Вот ведь артистка, мать ее. Коренная москвичка, три квартиры у ней, а она - на паперть. Хобби, говорит, такое. За это хобби по 159-й пойдет у меня, аферистка. А ваши, кстати говоря, документики, молодой человек…
* * *
В следующий вторник в «N-ском вестнике» вышла большая статья. Анонс был вынесен на первую страницу. «Лучше всех стран и столиц - край родных, любимых лиц!» Специальный репортаж В. Сливкина.
Что было дальше? Поговаривали, что Сливкина вызывал сам губернатор и жал руку, и ругал подчиненных, что такой замечательный специалист до сих пор у нас не отмечен и не выдвинут на повышение.
Анна ЛИХОВЕЦ