Народный писатель
Народный писатель
Живет на земле прекрасный души человек, до мозга костей патриот своей малой родины Новотроицка, народный поэт Мордовии Виктор Александрович Гадаев.
С детских лет он писал стихи и мечтал стать поэтом. Эта мечта повлекла юношу в Москву. В 1963 году он поступает в Литературный институт имени А. М. Горького.
После окончания института в 1969 году в Мордовском книжном издательстве вышла первая книга стихов и поэм Виктора Гадаева «Вечная мельница». В этой книге, как и в десятках последующих, Гадаев заявил о себе, как о поэте ярких и зримых впечатлений, идущих от любви к природе и людям родного края.
Родина, любовь, гражданский долг, высокие человеческие чувства – мотивы стихов и прозы народного писателя.
Виктор Александрович Гадаев – большой друг нашей редакции. Да иначе и быть не может. Первые шаги своей творческой деятельности он начал делать именно в нашей районной газете.
Как быстро летит время. В начале января Виктору Александровичу, нашему дорогому человеку, исполняется 71 год. Он, как всегда, молод душой, полон оптимизма и творческих замыслов. Так держать, Виктор Александрович!
Сегодня мы публикуем два его небольших рассказа о людях села Новотроицкое военной поры. Какая пронизывающая боль..!
Судьба Дмитрия Драгунова
Над селом тяжело плыли облака. За крышами домов за верхушками тополей сиреневой полоской разгорелась утренняя заря. Затем показался красноватый диск солнца. Дмитрий, перекинув косу через плечо, мимо больницы, утопающей в зелени, косогором шел в луга. День ожидался погожим. Шептались спелые травы. Они высоки, по пояс. Есть где разгуляться косе-матушке. Есть где показать свою удаль косарю. Руки его проворны. Тело дышит здоровьем. За плечами восемнадцать лет. Скошенные травы ложатся ровными рядами, на них дымится утренняя роса.
Еще безусым юнцом Дмитрий познал вкус работы. А поля и луга в голубоватой дымке, что раскинулись вокруг старинного русского села Ново-Троицка, научили его языку природы. С замиранием сердца слушал он трели жаворонка, висящего в небе, отдаленный призывной клич кукушки в темном акшинском лесу.
Все волновало в эти годы юношу. Не забыть ему шумные хороводы под гармонь, когда над крышами светит луна. Не забыть и тревожных ночей коллективизации. Всякое было. Ведь розовый цвет безмятежной юности не вечен.
Однажды отец Василий Никифорович на семейном совете, закрутив по-буденновски черные усы, басовито сказал: «Пора бы, сынок, и жениться».
С девушкой Аришей Димитрий дружил давно. Она ему нравилась. И свадьба была на славу. Лихие кони. На расписных дугах – наряженные курники с лентами и звенящие медные бубенцы старинной чеканки. За столом – гости. Песни, пляски и крики «Горько!». Хмельная ситцевая метель и перезвон бубенцов! Все, как заведено в русских обычаях.
х х х
Но в Европе было неспокойно. Чужие земли топтал германский сапог. Колобродили военные ветры. Дмитрия Драгунова провожали в армию. Плакала Ариша с маленькой Раей на руках. Плакала мать, Наталья Михайловна, утирая слезы концом батистового платка. А отец с седеющими волосами по-солдатски напутствовал: «Держись, сынок! Я Первую мировую прошел, был тверд, как штык!».
В армии Дмитрий стал кавалеристом, Кони ему с детства знакомы. А тут ноги – в стремена, над головой – сабля. Лети, словно ветер!
Но Европа стонала. На западных границах, у Киева, разорвались первые бомбы.
х х х
В конце 1941 года в дом Драгуновых почтальон принес письмо со штабной военной печатью. «Ваш сын без вести пропал…». Вся семья, опустив головы, стояла вокруг стола. Где-то за печкой надоедливо трещал сверчок.
Кому из солдат не было горько этой военной осенью, когда позади тысячи оставленных городов и сел? Повсюду пожарища и трупы. Черные вороны кружат над полями боев.
Сырой осенний туман окутал леса Брянщины. Недалеко от города Белый, у сломанной сосны, перепачканной грязью, лежал раненный Дмитрий Драгунов. Сочилась дымящаяся кровь по плечу и вороту шинели. Он был без сознания. А когда очнулся – глаза снова закрылись от ужаса. Вокруг немецкие танки, чужая лающая речь и дуло автомата, нацеленное в грудь.
Наступили страшные дни фашистского полона. Изнурительные осенние дороги вели на запад. Над головами свисали тяжелые дождливые тучи, с ревом проносились на восток «мессеры». Колонны русских, конвоируемых немецкими автоматчиками, с приближением к Германии все больше редели. На ночлег их загоняли в калды для скота, на окраины сгоревших сел. На завтрак – автоматная очередь. В обед – по голове прикладом. На ужин – каша – сухая просяная шелуха.
х х х
Конечно, Дмитрий постоянно вспоминал о доме. Ему чудился родной Ново-Троицк с гогочущими стаями белых гусей на берегу речки, вспоминался дом, отец – то сидящий за швейной машинкой, то дымарем окуривающий в ульях пчел. Вспоминались в цветастой кофте нарядная мать, жена Ариша с дочкой на руках. А силы его таяли. После неудачного побега он совсем осунулся. Щеки ввалились. Руки – плети. Сам – скелет, обтянутый кожей. В концлагере вблизи Мюнхена ему уже виделся конец. Голод. Хотя бы кусочек хлеба.
А фашисты пьют шнапс, едят сало да надменно хохочут. Бросят палку за черту запретной зоны, пленного заставят принести. Но как только он перешагнет черты – в спину автоматная очередь.
Тихим осенним утром, когда над концлагерем хмурилось серое ненастное небо, фашистские палачи начали сбрасывать в огромную, только что вырытую, глубокую яму русских пленных. И мертвых, и тех, кто еще чуть жив, закапывали землей. Но, расшвыривая сыплющуюся землю, высовывались судорожно руки, перекошенные лица. Крик! Стоны! Невиданный ад! Дмитрий обессиленными руками разгребает землю. Старается поднять голову.
-Дмитрий! –за руку вытащил его из могилы товарищ. Он спас его от смерти и голода. Затем пришли американцы. Освобождение!
х х х
Шумная была встреча в родном селе. На столе, конечно, не густо. Время послевоенное. Но песен было вдоволь. Русских, задушевных, простых. Размашисто, лирично звенела мелодия: «Выходила на берег Катюша…» - Дмитрий и Ариша пели в общем хоре гостей.
Но мало ли дел у вернувшихся с войны? Руки стосковались по труду. Да еще на родной земле! С каким азартом стал Дмитрий Васильевич работать в колхозе! Ведь он опять вольный. Перед глазами – родные лица, родные избы, родные просторы.
Работа азартная. То нужно подвезти корма на ферму. То пришло время скирдовать солому за овчарником или где-то за Барским садом. То в березниках пора сенокосная. А артельный сенокос – дело заманчивое. Медвяный воздух щекочет ноздри. Отяжелевший зной гудит шмелями. И сочная клубника вместе с подкошенными спелыми травами в цветных разводах краснеет на солнышке. Жизнь бьет ключом, но и раны войны не заживаются. А однажды Дмитрия Васильевича вместе с другими сельчанами вызвал к себе районный военком и вручил ему медаль «За победу над Германией».
Колоски
Ржаное поле до синей полоски леса у горизонта уже убрано. Матрена шла по желтой, еще не порыжевшей от дождей, стерне. Совсем недавно золотилась здесь, склоняясь спелыми колосьями, густая рожь. А теперь только ветерок гуляет по стерне да стая черных ворон летает, рассыпается по полю. Вороны бойко клевали растерянные по земле во время уборки редкие зерна да потрошили оставшиеся кое-где колоски.
Матрена, озираясь по сторонам, сгибалась, собирала редкие ржаные колоски. Жила она на краю села в старой избушке с соломенной крышей. И в войне ей было трудно, и в голодные послевоенные годы тоже. В колхозе за трудодни почти ничего не платили. Убранный хлеб отправляли в госпоставку да на семена оставляли. А колхозникам – что останется. Шла Матрена по скошенному полю в надежде хоть колосков набрать. Увидев колосок, сгибалась, брала его иссохшими дрожащими пальцами, как золотой слиток, совала в глубокий карман старенькой фуфайки.
Долго ходила Матрена по полю, набрала два кармана колосков. Пора и домой идти. Нагнулась она за очередным колоском, как вдруг услышала ржанье лошади. Приподняла голову и обомлела: прямо на нее мчится по стерне рыжая лошадь, запряженная в тарантас.
-Батюшки, председатель! – растерялась Матрена, ноги подкосились, и платок сполз на лоб.
Подъехал к ней тарантас. Председатель в черной фуражке и с черным ременным кнутом соскочил на землю – лицо недоброе:
-Что, Матрена, колхозное добро воруешь?
Лицо женщины побелело:
-Колосков вот набрала, так и так ведь пропадут или вороны склюют – вон их сколько летают. А дома у меня хлеба нет никакого.
-Не оправдывайся, Матрена. Отвечать будешь. Садись в тарантас, -председатель посадил Матрену, сел сам, дернул вожжи, и лошадь, часто перебирая ногами, помчала их в село.
Стая черных ворон по-прежнему летала по полю, клевала зерна и потрошила колоски. Никто их не гонял.
А через несколько дней по селу пронеслась весть:
-Судили Матрену! Полтора года дали за два кармана колосков.